Первая мировая война и революция - моральный и психологический аспекты

Интерес к «малой психиатрии» продиктован не в последнюю очередь распространением в ХХ и XXI веке внезапно возникающих массовых психозов, разработкой технологий временных «помрачений здравого рассудка», которые довольно широко и далеко небескорыстно используются в общественной практике. Широкие возможности манипулирования как индивидуальной, так и массовой психологией в соответствии с политическими, идеологическими, военными и прочими целями привлекают внимание ряда организаций, подобных Тавистокскому институту, Фонду Рокфеллера и т.д.

Проблемы, связанные с «пограничными» между нормой и патологией состояниями сознания, интересуют целый ряд социальных наук. Однако начало изучения «пограничных» состояний сознания, к коим относятся депрессии, акцентуация негативных форм поведения, социальная аномия и социальная психопатия, неврозы различной этиологии, было положено именно психиатрией и не в последнюю очередь русской психиатрической наукой.

Как возникла «пограничная психиатрия»

Термин «малая психиатрия» (другое название «пограничная психиатрия») был введен русским психиатром П.Б. Ганнушкиным, которому принадлежит утверждение, что ХХ век станет точкой приложения усилий по лечению «полунормальных» людей, находящихся на границе нормы и патологии. Термин появился сравнительно поздно, как и систематика пограничных психических расстройств, но феномен и причины соответствующих нарушений психики привлекли внимание не только врачей, но и антропологов, психологов, психиатров значительно раньше.

Особая роль в провоцировании таких состояний принадлежит шокирующим факторам социального порядка, среди которых первое место занимают вооруженные конфликты.

Русская психиатрия, обратив внимание на эту проблему уже во время Крымской войны середины XIX века, к началу ХХ века накопила достаточно большой материал по воздействию войны на психику. После русско–японской войны военная психиатрия выделилась в качестве самостоятельной науки.

Пионером и центром в развитии этого направления стала Санкт–Петербургская Медико–хирургическая академия. Тогда же была высказана гипотеза о связи между нервно–психическим здоровьем населения и политическими событиями. В частности, в 1906 году русский психиатр Ф.Е. Рыбаков обратил внимание коллег на несомненную связь между политическими событиями 1905–1906 г. и психическими расстройствами.

«Человек воюющий»

Парадоксально, но в начале Первой мировой войны идеи и опыт по организации психо – неврологической помощи военным не были востребованы. На это были свои причины: подъем патриотического духа в начале войны, разрыв между фундаментальными и прикладными исследованиями, невнимание военного руководства к психическому состоянию солдат и офицеров.

Действительно в начале военных действий проблемы состояния психики «человека воюющего» частично снимались широким фронтом идеологической работы по вырабатыванию «любви к отеческим гробам». На какое–то время взлет патриотизма, который государственной прессой назывался патриотическим подъемом, а либерально – революционной – патриотическим угаром, стабилизировал психику воюющих и населения, сообщая ей оптимистический характер.

Патриотический подъем скоро прошел, и воюющие стороны оказались в положении, где психическое состояние армий превратилось в важный фактор успехов на поле боя. Это была сравнительно новая ситуация, связанная с принципиально новым характером самой войны.

Во–первых, это была война мировая, где для русского солдата не вполне четко был определен противник, он имел общее название «германцы», хотя в союзе с Германией выступали Австро–Венгрия, Турция и Болгария. Всего же в войне участвовали 34 государства (По другим данным 38 государств из 59 на тот период существующих).

Во–вторых, это была первая война, в которой для поражения воюющих широко использовались «бесконтактные» средства: техника, газы, подводные лодки, самолеты. Не кавалерия, не пехотные массы решали исход боев, а техническое оснащение армий.

В–третьих, война вскоре приняла затяжной, позиционный характер. «Сидение в окопах» при плохом снабжении, отсутствие военных перспектив высокому боевому духу не способствовали. Большинство призванных на фронт не имели ранее боевого опыта - из 15 млн. в начале военных действий, только 6 млн. прошли ранее военную службу, из них к концу 1916 года в строю остался 1 млн. Ясно, что подавляющее большинство солдат и младших офицеров были не готовы к тяготам войны, что негативно сказывалось на их психическом и физическом состоянии.

В–четвертых, неясными и во многом чуждыми оставались смысл и цель войны. Цель «войны за проливы», за геополитический передел мира была далека от солдат, в основном рекрутировавшихся из массы малограмотного или неграмотного крестьянства. Мотивировка войны была далека и от большинства младших офицеров, тем более, что на смену кадровому офицерству к 1916–1917 году пришли наскоро подготовленные из «нижних чинов» и штатских выпускники ускоренных военных курсов и школ.

К 1917 году «новых офицеров» было абсолютное большинство, это были люди с другой психологией, другим образованием, другой культурой, без духа сословной кастовости, традиционно характерной для русского офицерства, с его ценностями долга, служения отечеству, офицерской чести. «Новые офицеры» оказались менее стрессоустойчивы, более восприимчивы к революционной пропаганде и идеям, владевшим либеральной частью русского общества.

Лозунг «За Веру, Царя и Отечество» был действенным только в кругах высшего офицерства. Для основной массы он был формулой, лишенной содержания и смысла. Отчуждение от целей войны сопровождалось поиском внутренних врагов, в категорию которых попадали «немцы», «торгаши», евреи, купцы, инженеры, банки, капиталисты, помещики, просто «богатые», которые наживаются на войне», но в первую очередь, власть. Самым распространенным среди военных преступлений было неподчинение офицерским приказам под предлогом «несправедливости». Пассионариев – носителей «народной правды» – в частях могло быть немного, но они легко находили поддержку у большинства солдат. Все вместе это делало русскую армию чрезвычайно психологически нестабильной, подверженной по преимуществу негативным настроениям, которые усиливались по мере того, как армия терпела военные неудачи.

Проблемы психического здоровья как один из итогов Первой мировой

В этих обстоятельствах вновь актуализировался интерес к психологической составляющей войны. В 1915 году вышла работа В.М. Бехтерева «Война и психозы», которая имела и теоретический, и практический характер. В ней отмечалось, что война – тяжелое общественное бедствие, которое не может не отразиться на психическом состоянии людей. в первую очередь, солдат и офицеров, находящихся на фронте. Публиковалась статистика, согласно которой количество душевнобольных в армии увеличивается во время военных действий в 3,5 раза. Бехтерев приводит причины: изнурительные переходы, недостаточное питание, недосыпание, постоянное ожидание смерти, сужение интересов до одного: выжить. Прогнозы касательно течения этих «почти болезней» были неблагоприятными: в отличие от физических, психические травмы остаются надолго, у некоторых людей на всю жизнь.

Тогда же, в 1915 году Бехтерев выступил с докладом «Моральные итоги великой мировой войны» в Психоневрологическом институте. Доклад был полон тревоги за будущее европейской цивилизации, которая ответственна за войну и если не осознает эту ответственность, человечество ждут еще более разрушительные войны, еще более страшная умственная и психическая деградация.

Дальнейший ход Первой мировой продемонстрировал обострение проблем психического здоровья у находящихся в окопах и возвращающихся домой военнослужащих. Изменения психики отмечались не только у классических пациентов психиатрических и неврологических клиник, значительно более распространенными были «пограничные состояния»: неустойчивость психики, готовой в любую минуту взорваться немотивированной агрессией или впасть в ступор.

Изменения психического состояния отмечали не только врачи. В своих мемуарах офицеры писали об «видоизменениях психики» солдата по сравнению со штатским человеком.

Отчетливого различения психических заболеваний и «пограничных состояний» пока что не было, основные работы в этом направлении начнутся только во второй половине ХХ века, после Второй мировой войны и ряда локальных войн, когда интерес к проблеме стрессоустойчивости людей в экстремальных ситуациях станет массовым.

Заметим, что к сожалению, большая часть этих работ выполнялась на Западе. В СССР доминировали идеологические соображения такого рода, что советский человек не должен быть подвержен стрессам, депрессиям, повышенной агрессивности или стремлению к изоляции от коллектива. Если бытовая психопатология и встречалась, она расценивалась как нетипичное для общества отклонение от нормы, свидетельствующее о недостатках воспитательной работы семьи, школы и трудового коллектива. В особых случаях, если депрессивные явления затягивались, сопровождались негативным отношением к окружающей действительности, люди могли подвергаться принудительному лечению.

Только в последнее десятилетие ХХ века в нашей стране интерес к данной проблематике возобновился: массовые и индивидуальные неврозы, склонность к асоциальным формам поведения стали повседневной практикой нынешнего дня. Сегодня проблемами «пограничных состояний» интересуются не только врачи, но и психологи, социологи, философы, политики, государственные деятели.

Пограничные расстройства и революция

Но вернемся к Первой мировой войне. Она скоро стала выглядеть бессмысленной, такие войны более всего провоцируют масштабные психотические изменения, часто необратимые. Часть людей, прошедших через подобную войну, уже оказывается неспособна ни к какой продуктивной социальной деятельности, заражаясь тягой к насилию, грабежам, убийствам. Придя с фронта, они ищут и находят применение приобретенным навыкам, пополняя ряды наемников, криминальных структур, имея склонность к противоправным действиям.

Трудно сказать, сколько солдат «заразилось» тягой к насилию в Первую мировую войну, исследований касательно солдат русской армии не было, но по новейшим данным в работах, посвященных психологическим последствиям войн, таких солдат не менее 12%. Исследователи называют эту ситуацию «эпидемией аморальности» В процессе военных действий, при недостаточном вооружении, плохом руководстве, отсутствии или дефиците объективной информации, физической депривации (пища, сон, чередование активности и отдыха) аномальные психические состояния могут временно поражать до 100% личного состава, выливаясь в коллективную панику или коллективную бесцельную агрессию. Подобные явления имели место на русско–германском фронте Первой мировой войны и с течением военных действий получали все более массовое распространение.

В России начала ХХ века на войну было мобилизовано примерно 12 млн. человек, погибли и попали в плен порядка 6 – 6,3 млн. С фронтов вернулось около 6 млн. Из них психически травмированных примерно 600–700 тыс. Это огромная армия людей, потерявших социальные, а зачастую и моральные ориентиры.

Какую роль сыграли пограничные психические расстройства у их носителей в последующих революционных событиях 1917 года, в какой степени революционный подъем масс был отражением психопатологических процессов? Эти вопросы сегодня ответа не имеют, но ставить такие вопросы необходимо: они имеют не только не только историческое значение. Многие современные конфликты, локальные войны и террористические акции, которые не подвластны логике нормы и здравого смысла, заставляют вновь и вновь обращаться к подобным вопросам. В действиях их участников если и просматривается какая-то логика, то это особая извращенная логика пораженных социальной психопатологией людей.

И еще раз вернемся к концу Первой мировой войны. Психотравматическая ситуация, в которой оказалось русское общество и русская армия в войне 1914–1918 года должна была компенсироваться, отсутствие компенсации грозило бы резким ростом душевных заболеваний после окончания военных действий, чего, однако, в медицинской статистике не отмечалось.

Своеобразной компенсацией военного психоза стали революционные события, в которых растворились индивидуальные психотравмы. Революция и следующая за ней гражданская война сыграли роль социальной терапии, направленной не на излечение от дистресса отдельной личности, а на устранение самой травматической ситуации. Военный психоз личности стал основой для социального творчества, в процессе которого одни строили новый мир, другие пытались сохранить привычные формы жизни.

Другой вопрос - каковы результаты такого социального творчества, каково качество «нового мира», у истоков которого стоит насилие и гражданская война. Ответ на него во многом зависит от мировоззренческой и даже политической позиции исследователя. Объективно однозначного ответа здесь нет и быть не может.

Эльвира Баландина, профессор, член Зиновьевского клуба – для Агентства СЗК